Это ничья кошка,
Имени нет у неё.
У выбитого окошка
Какое ей тут житьё?
Холодно ей и сыро.
У кошки лапа болит.
А взять её в квартиру
Соседка мне не велит.
А у меня есть ящерка!
Живёт она в старом ящике.
И я её утром кормлю.
И я её очень люблю.
К нам по утрам приходит гном.
В Москве приходит, прямо в дом!
И говорит всё об одном:
— Почаще мойте уши!
А мы кричим ему в ответ:
— Мы точно знаем, гномов нет! —
Смеётся он: — Ну нет так нет,
Вы только мойте уши!
А я рано утром залез на сосну,
Я видел вдали голубую страну,
Голубых людей,
Голубых лошадей,
Голубых-голубых индюков.
А я поздно вечером влез на сосну,
Я видел вдали золотую страну,
Золотых людей,
Золотых лошадей,
Золотых-золотых индюков.
А если б я ночью залез на сосну,
Увидел бы я никакую страну,
Никаких людей,
Никаких лошадей,
Никаких-никаких индюков.
Я могу и в углу постоять,
Час могу, два могу или пять.
Я не брал эту запонку красную,
Ну зачем говорите напрасно вы!
Я могу и в углу постоять,
День могу, два могу или пять.
Я не брал эту запонку красную,
Ну зачем говорите напрасно вы!
Тёплый вечер.
Тёплый ветер.
Кусочек тёплого неба.
Кусочек тёплого хлеба.
Молоко парное, тёплое очень.
— Мамочка, тёплой ночи!
Наконец Ростика оставили в покое. Теперь он сидел на крылечке изоляторного домика и больше не кашлял. Елизавета Елизаровна, сказав: «Нет, это не пертуссис», удалилась в свой кабинет, «Пертуссис» — на докторском языке означает «коклюш».
Ростик обрадовался. Выходит, никакой у него не коклюш. Славно!
«Славно», — подтвердила весёлая берёзка, которая росла рядом с крылечком. Так, во всяком случае, показалось Ростику. Куст орешника молча кивнул, но не потому, что хотел принять участие в разговоре, а потому, что как раз в этот момент, раздвигая ветки из куста выбиралась собака. Она остановилась перед Ростиком, шумно подышала, свесив язык, и спросила:
— Ты кто?
— Ростик, — ответил Ростик.
Собака осторожно приблизилась, понюхала Ростикову колонку.
— А я — Кеша, — сказала она. — Я тебя не боюсь?
— Нет, — сказал Ростик. С чего бы это?
Собака вильнула хвостом, завернув его колёсиком.
— Ты не бросаешь в собак камнями?
— Да ты что?!
— А палки не бросаешь?
— И палки не бросаю.
Коша опять вильнул хвостом-колёсиком.
— Ты мне помоги, — сказал он.
— Хорошо, — сказал Ростик. — А как?
— Надо поговорить с Глебом.
— Кто это Глеб?
— Самый хороший человек на свете. Он ваял меня к себе вчера на всю жизнь. И назвал Кешей. Правда, хорошее имя?
— Да. А как тебя раньше звали?
— Звали… — сказал Коша грустно, — Тузиком звали. А потом — Развелитутсобак.
— Не может быть, такого имени нет.
— Вот я и думаю, не должно быть.
— А почему ты убежал от Глеба?
— Я убежал?! Я не убегал. Меня выгнали!
— Глеб?
— Да почему Глеб! Дедушка выгнал. Бросил в меня камень, а потом палку, а потом… ботинок.
— За что же?
— Он сказал… Как это он сказал? В общем, нехорошо сказал. Глисты.
— Да уж… — Ростик даже смутился. — Ну и что же теперь?
— Я вот тебя прошу: помоги мне.
— Что же нужно сделать?
— Не знаю… — Кеша помолчал, опустив голову. Потом поглядел на Ростика, — Пойдём со мной, ты Глеба позовёшь. Он ведь ждёт, а дедушка меня даже к калитке не подпустит. Пойдём.
— Я не могу, — огорчился Роетик.
— Почему?
— Я ведь не один живу. Я в детском саду. На даче.
— А почему ты сидишь здесь один?
— Потому что тут изолятор.
— Я не знаю такого слова, — вздохнул Кеша.
— Изолятор? Ну, в общем, больных сюда отделяют от здоровых.
— Ты больной?
— Нет. Я рисину вдохнул, из рисовой каши. Закашлялся. А они подумали — заболел. А потом передумали.
— Чего же тогда оставили тебя здесь?
— Так… На три дня. На всякий случай.
— Ну вот, — сказал Кеша. — Со мной ведь и случился случай.
Кеша подошёл к Ростику и положил ему голову на колени. Ростик эту голову погладил. Одно ухо у Кеши было рыжее, и кончик хвоста тоже рыжий. И на белом боку рыжее пятно. Глаза у Кеши были большие, тёмные и невесёлые. Видно, Кеше в жизни несладко досталось.
— Понимаешь, — сказал Ростик, — если я уйду, меня будут искать и беспокоиться.
— А если попросить, чтоб отпустили?
— Шутишь, — сказал Ростик, — меня ни за что не отпустят.
Колесико Кешиного хвоста развилось и повисло прутиком.
— Ничего не поделаешь, — сказал он и зевнул долгим, нервным зевком. — Я так долго был ничьей собакой, я думал…